lit_street в Дорога уходит в даль...И еще один юбилей, про который как-то подзабыли.
Хорошо, что писатель и лектор Дмитрий Быков напомнил, и его статья в рамках рубрики "Портретная галерея" сейчас активно расползается по социальным сетям.
А если бы он не написал, то, глядишь, никто бы и не вспомнил, что в этом августе исполняется 130 лет со дня рождения автора великой (ни на секунду не побоюсь этого слова) детской книги "Дорога уходит в даль" Александры Яковлевны Бруштейн.
"Есть редкие книги, существующие не как литературное явление, а как явление самой жизни, как факт биографии читателя. Вот так и с этой Вашей книгой. Она вошла в жизнь (в данном случае в мою) как одно из безусловных событий моей жизни," - писал Александре Яковлевне советский литературный классик К. Г. Паустовский.
Жирный шрифт в этом высказывании - мой. Мне кажется, что вернее и не сказать. Некоторые книги оказываются не просто прочитанными нами, а впущенными внутрь, пережитыми, меняющими нас, хотим мы этого или нет. Да - фактом нашей личной биографии. Вот к таким книгам и относится "Дорога уходит в даль".
Считающих так же, как мы с Паустовским, немало. Мне рекомендовала прочитать эту книгу мама, они с сестрой ее очень любят. И на протяжении жизни мне встречались люди, которые вспоминали как любимую в детстве книгу "про девочек":
- "Дорога уходить в даль"?
- Да, да, она!
А в жж, как выясняется, есть целое сообщество людей, меряющих себя по этой книге, - оно так и называется "Люди Книги".
В этом сообществе можно узнать, что дальше произошло в жизни с автором и практически всеми его героями.
В своих предыдущих эссе я неоднократно писала, что читатель берет от чтения только то, что нужно и близко ему.
Так вот все, говоря о "Дороге...", начинают приводить цитаты, которые "конечно, помнят все".
В профиле сообщества "Люди книги" вспоминают про "непонятно, почему заглавие поперхнулось незабудочками" и "а зачем старухам трельяж красного дерева?".
Дмитрий Быков припоминает свое: "Мой дуся - ксендз! Барабанчик, тамбур-мажорчик... Сто Тамарок отдам за одного Шарафута!"
А мне первым делом вспоминается бесшабашное: "Как начну-у-ут играть! Как пойде-е-ем плясать!". И про француженку-воспитательницу Поль, у которой всего-то и было "моя семейства" - финиковая пальма в горшке и одноглазый попугайчик, и которая все болезни лечила эвкалиптовыми лепешечками. И про попугая, самое страшное наказание для которого было, когда его ставили на полированную крышку рояля - скользко.
Мы читаем книги всегда про себя.
А в "Дороге" очень много психологической правды, оттого-то каждый в ней себя и узнает, и находит, запоминает что-то свое.
Многие отмечают, что не заметили в детстве при чтении темы еврейства. Я заметила, но не сакцентировала внимание именно на евреях - мне показалось, что Александра за справедливость для всех - евреев, поляков, вотяков, просто бедных людей любой национальности.
Зато я никогда не задумывалась, в каком городе происходит действие, и практически никак себе его не представляла - просто старый город. Оказывается, этот город - Вильно (Вильнюс). И у Бруштейн он описан хорошо и подробно. Исследующие его активно ссылаются на книгу, а в приведенном мною выше сообществе по ссылкам можно прогуляться по Вильнюсу Александры Яновской.
Москвы в книге нет, но я очень постараюсь в ближайшее время написать хотя бы пару слов о московской жизни Александры Бруштейн.
Я думаю, что Дмитрий Быков в своей широко растиражированной в последние дни статье, хоть и в рамках своей картины мира, но достаточно подробно разобрал причины успеха книги и ее уникальные особенности, и повторять все это своими словами мне нет необходимости.
Но на одном моменте мне все же хотелось бы остановиться. Быков пишет: "Ей нет равных в описании того ужасного состояния, когда человек, воспитанный в нормальных, человеческих законах, вдруг сталкивается с их прямым, сознательным извращением, иногда государственным (когда в гимназии начинают расследовать и преследовать обычное создание кружка взаимопомощи, где сильные репетируют слабых), а иногда вполне невинным, личным (когда Тамара Хованская выдумывает себе пышную родословную и впадает в истерику, будучи разоблачена). <...> Вот же мултанское дело, вот несчастные, плачущие вотяки, виноватые ровно в том, что принадлежат к малому народу, - а их обвиняют в убийстве, и Кони со всеми своими безупречными аргументами ничего не может сделать! Вот бедных детей не пускают играть с богатыми; вот одареннейший юноша не может поступить в столичный университет только из-за вероисповедания; вот, наконец, умирают больные, хотя папа, наш добрый гений, все делает для их спасения!"
Дмитрий делает свои выводы: проводит параллель с сегодняшним днем, объясняет, что быть человеком нужно учиться словно езде на велосипеде: трудно, но когда научишься - очень здорово.
Я же думаю в связи с этим о другом.
Я - поколение, следующее после Дмитрия. Следом за мной - уже одна, а то и две смены сознательно думающих читателей.
Я еще застала если не Советский Союз, то его прямое наследие. У меня есть фотография с пластмассовой лошадью и красным флажком. И я читала очень много советских книг. Даже книги про Ленина. Советские книги во многом отразились на моем мировоззрении.
Сейчас, при всей любви к "Дороге", многие читатели отмечают в воспитательных методах отца Сашеньки моменты, которые в соответствии с современными представлениями о детской психологии, представляются неправильными, жестокими. Например, эпизод с пролитым молоком.
Посыл советских книг, черты, которые они призваны воспитывать в своем читателе, по сути одинаковы, крайне схожи.
Сам Быков в одной из своих лекций верность данному слову называет навязчивым состоянием. Помните историю про мальчика, которого во время игры в "войнушку" оставили стоять часовым и забыли "снять с поста", и автору приходится идти разыскивать милиционера, чтобы тот, как старший по званию, разрешил покинуть пост? Это Быков называет излишним, глупостью. А для меня обязательность и верность данному слову являются важными качествами. Но что бы мы ни думали по этому поводу, однако же, мы читали эти книги и знаем, что такое в представлении советских авторов хорошо, а что такое плохо.
А вот читало ли подобную литературу следующее поколение, что оно вообще читало и какая у них сформирована картина мира - для меня лично большой вопрос. Я не сомневаюсь, что они хорошие - я вообще верю, что все люди хорошие и все дети тянутся к добру. Я вижу, что они хорошие, на своих экскурсиях. Но это совершенно не означает, что картины мира у нас схожие.
Потому что общая направленность современной литературы вообще - какая-то совсем другая, и ценности там какие-то совсем другие. Думаю, что это могло бы быть темой для отдельного поста.
И в этом плане прав Дмитрий, что в таких условиях следование данному слову, обязательность является даже не личной роскошью, а непростительной глупостью. И следование идеалам, в которые верит и которым пытается нас научить Александра Бруштейн, а также другие писатели ее поколения, оказывается просто смешным. Когда кто-то начинает декларировать что-то такое, внутренне напрягаешься: он из молодежной политики? из какого движения? кто ему промывал мозги? Либо такие люди смотрятся Дон Кихотами, либо такими редкими жемчужинами, что, кажется, их и не бывает (хотя, наверное, это как раз максимально приближенная к жизни правда).
Все сходятся на том, что невозможно без слез читать строки об отце Александры Яковлевны:
"– Папа, – говорю я тихонько, – какой дом, Юзефа говорит, у тебя будет... в три аршина?
– Да ну, – отмахивается папа. – Юзефины сказки!..
– Как же мы все там поместимся?
– Нет... – неохотно роняет папа. – Я там буду один.
– А мы?
– Вы будете приходить ко мне в гости. Вот ты придешь к этому домику и скажешь тихонько – можно даже не вслух, а мысленно: папа, это я, твоя дочка Пуговица... Я живу честно, никого не обижаю, работаю, хорошие люди меня уважают... И все. Подумаешь так – и пойдешь себе...»
"Папа мой, папа!.. Через пятьдесят лет после этого вечера, когда мы с тобой “кутили”, тебя, 85-летнего старика, расстреляли фашисты, занявшие город. Ты не получил даже того трехаршинного домика, который тебе сулила Юзефа, и я не знаю, где тебя схоронили. Мне некуда прийти сказать тебе, что я живу честно, никого не обижаю, что я тружусь и хорошие люди меня уважают... Я говорю тебе это здесь".
Писательница Любовь Кабо так заканчивает свои воспоминания об Александре Бруштейн: "Вот и все. Помолчим немного. Подумаем о том, как это просто, в сущности: живу честно. Тружусь. Хорошие люди меня уважают... Вот так они уходят от нас, наши старики, бесстрашно, бестрепетно делая последние свои шаги в неизвестность. Унося с собой, как секреты редчайшего мастерства, опыт истового труженичества, безукоризненной порядочности, высокой культуры".
Что остается нам - поколению нынешнему, переломному, которое читало когда-то эти хорошие, светлые книжки, но которое теперь учат с экранов телевизора и со страниц интернета совсем другим вещам, а жизнь жестоко предъявляет свои требования?
Только бежать по дороге, задыхаясь, и кричать куда-то в след уходящим, ушедшим, теням великих: "Я пытаюсь жить честно! Я стараюсь трудиться! Я..."
Про жизнь Александры Яковлевны в Москве. Дом в Серебряном переулке
Хорошо, что писатель и лектор Дмитрий Быков напомнил, и его статья в рамках рубрики "Портретная галерея" сейчас активно расползается по социальным сетям.
А если бы он не написал, то, глядишь, никто бы и не вспомнил, что в этом августе исполняется 130 лет со дня рождения автора великой (ни на секунду не побоюсь этого слова) детской книги "Дорога уходит в даль" Александры Яковлевны Бруштейн.
"Есть редкие книги, существующие не как литературное явление, а как явление самой жизни, как факт биографии читателя. Вот так и с этой Вашей книгой. Она вошла в жизнь (в данном случае в мою) как одно из безусловных событий моей жизни," - писал Александре Яковлевне советский литературный классик К. Г. Паустовский.
Жирный шрифт в этом высказывании - мой. Мне кажется, что вернее и не сказать. Некоторые книги оказываются не просто прочитанными нами, а впущенными внутрь, пережитыми, меняющими нас, хотим мы этого или нет. Да - фактом нашей личной биографии. Вот к таким книгам и относится "Дорога уходит в даль".
Считающих так же, как мы с Паустовским, немало. Мне рекомендовала прочитать эту книгу мама, они с сестрой ее очень любят. И на протяжении жизни мне встречались люди, которые вспоминали как любимую в детстве книгу "про девочек":
- "Дорога уходить в даль"?
- Да, да, она!
А в жж, как выясняется, есть целое сообщество людей, меряющих себя по этой книге, - оно так и называется "Люди Книги".
В этом сообществе можно узнать, что дальше произошло в жизни с автором и практически всеми его героями.
В своих предыдущих эссе я неоднократно писала, что читатель берет от чтения только то, что нужно и близко ему.
Так вот все, говоря о "Дороге...", начинают приводить цитаты, которые "конечно, помнят все".
В профиле сообщества "Люди книги" вспоминают про "непонятно, почему заглавие поперхнулось незабудочками" и "а зачем старухам трельяж красного дерева?".
Дмитрий Быков припоминает свое: "Мой дуся - ксендз! Барабанчик, тамбур-мажорчик... Сто Тамарок отдам за одного Шарафута!"
А мне первым делом вспоминается бесшабашное: "Как начну-у-ут играть! Как пойде-е-ем плясать!". И про француженку-воспитательницу Поль, у которой всего-то и было "моя семейства" - финиковая пальма в горшке и одноглазый попугайчик, и которая все болезни лечила эвкалиптовыми лепешечками. И про попугая, самое страшное наказание для которого было, когда его ставили на полированную крышку рояля - скользко.
Мы читаем книги всегда про себя.
А в "Дороге" очень много психологической правды, оттого-то каждый в ней себя и узнает, и находит, запоминает что-то свое.
Многие отмечают, что не заметили в детстве при чтении темы еврейства. Я заметила, но не сакцентировала внимание именно на евреях - мне показалось, что Александра за справедливость для всех - евреев, поляков, вотяков, просто бедных людей любой национальности.
Зато я никогда не задумывалась, в каком городе происходит действие, и практически никак себе его не представляла - просто старый город. Оказывается, этот город - Вильно (Вильнюс). И у Бруштейн он описан хорошо и подробно. Исследующие его активно ссылаются на книгу, а в приведенном мною выше сообществе по ссылкам можно прогуляться по Вильнюсу Александры Яновской.
Москвы в книге нет, но я очень постараюсь в ближайшее время написать хотя бы пару слов о московской жизни Александры Бруштейн.
Я думаю, что Дмитрий Быков в своей широко растиражированной в последние дни статье, хоть и в рамках своей картины мира, но достаточно подробно разобрал причины успеха книги и ее уникальные особенности, и повторять все это своими словами мне нет необходимости.
Но на одном моменте мне все же хотелось бы остановиться. Быков пишет: "Ей нет равных в описании того ужасного состояния, когда человек, воспитанный в нормальных, человеческих законах, вдруг сталкивается с их прямым, сознательным извращением, иногда государственным (когда в гимназии начинают расследовать и преследовать обычное создание кружка взаимопомощи, где сильные репетируют слабых), а иногда вполне невинным, личным (когда Тамара Хованская выдумывает себе пышную родословную и впадает в истерику, будучи разоблачена). <...> Вот же мултанское дело, вот несчастные, плачущие вотяки, виноватые ровно в том, что принадлежат к малому народу, - а их обвиняют в убийстве, и Кони со всеми своими безупречными аргументами ничего не может сделать! Вот бедных детей не пускают играть с богатыми; вот одареннейший юноша не может поступить в столичный университет только из-за вероисповедания; вот, наконец, умирают больные, хотя папа, наш добрый гений, все делает для их спасения!"
Дмитрий делает свои выводы: проводит параллель с сегодняшним днем, объясняет, что быть человеком нужно учиться словно езде на велосипеде: трудно, но когда научишься - очень здорово.
Я же думаю в связи с этим о другом.
Я - поколение, следующее после Дмитрия. Следом за мной - уже одна, а то и две смены сознательно думающих читателей.
Я еще застала если не Советский Союз, то его прямое наследие. У меня есть фотография с пластмассовой лошадью и красным флажком. И я читала очень много советских книг. Даже книги про Ленина. Советские книги во многом отразились на моем мировоззрении.
Сейчас, при всей любви к "Дороге", многие читатели отмечают в воспитательных методах отца Сашеньки моменты, которые в соответствии с современными представлениями о детской психологии, представляются неправильными, жестокими. Например, эпизод с пролитым молоком.
Посыл советских книг, черты, которые они призваны воспитывать в своем читателе, по сути одинаковы, крайне схожи.
Сам Быков в одной из своих лекций верность данному слову называет навязчивым состоянием. Помните историю про мальчика, которого во время игры в "войнушку" оставили стоять часовым и забыли "снять с поста", и автору приходится идти разыскивать милиционера, чтобы тот, как старший по званию, разрешил покинуть пост? Это Быков называет излишним, глупостью. А для меня обязательность и верность данному слову являются важными качествами. Но что бы мы ни думали по этому поводу, однако же, мы читали эти книги и знаем, что такое в представлении советских авторов хорошо, а что такое плохо.
А вот читало ли подобную литературу следующее поколение, что оно вообще читало и какая у них сформирована картина мира - для меня лично большой вопрос. Я не сомневаюсь, что они хорошие - я вообще верю, что все люди хорошие и все дети тянутся к добру. Я вижу, что они хорошие, на своих экскурсиях. Но это совершенно не означает, что картины мира у нас схожие.
Потому что общая направленность современной литературы вообще - какая-то совсем другая, и ценности там какие-то совсем другие. Думаю, что это могло бы быть темой для отдельного поста.
И в этом плане прав Дмитрий, что в таких условиях следование данному слову, обязательность является даже не личной роскошью, а непростительной глупостью. И следование идеалам, в которые верит и которым пытается нас научить Александра Бруштейн, а также другие писатели ее поколения, оказывается просто смешным. Когда кто-то начинает декларировать что-то такое, внутренне напрягаешься: он из молодежной политики? из какого движения? кто ему промывал мозги? Либо такие люди смотрятся Дон Кихотами, либо такими редкими жемчужинами, что, кажется, их и не бывает (хотя, наверное, это как раз максимально приближенная к жизни правда).
Все сходятся на том, что невозможно без слез читать строки об отце Александры Яковлевны:
"– Папа, – говорю я тихонько, – какой дом, Юзефа говорит, у тебя будет... в три аршина?
– Да ну, – отмахивается папа. – Юзефины сказки!..
– Как же мы все там поместимся?
– Нет... – неохотно роняет папа. – Я там буду один.
– А мы?
– Вы будете приходить ко мне в гости. Вот ты придешь к этому домику и скажешь тихонько – можно даже не вслух, а мысленно: папа, это я, твоя дочка Пуговица... Я живу честно, никого не обижаю, работаю, хорошие люди меня уважают... И все. Подумаешь так – и пойдешь себе...»
"Папа мой, папа!.. Через пятьдесят лет после этого вечера, когда мы с тобой “кутили”, тебя, 85-летнего старика, расстреляли фашисты, занявшие город. Ты не получил даже того трехаршинного домика, который тебе сулила Юзефа, и я не знаю, где тебя схоронили. Мне некуда прийти сказать тебе, что я живу честно, никого не обижаю, что я тружусь и хорошие люди меня уважают... Я говорю тебе это здесь".
Писательница Любовь Кабо так заканчивает свои воспоминания об Александре Бруштейн: "Вот и все. Помолчим немного. Подумаем о том, как это просто, в сущности: живу честно. Тружусь. Хорошие люди меня уважают... Вот так они уходят от нас, наши старики, бесстрашно, бестрепетно делая последние свои шаги в неизвестность. Унося с собой, как секреты редчайшего мастерства, опыт истового труженичества, безукоризненной порядочности, высокой культуры".
Что остается нам - поколению нынешнему, переломному, которое читало когда-то эти хорошие, светлые книжки, но которое теперь учат с экранов телевизора и со страниц интернета совсем другим вещам, а жизнь жестоко предъявляет свои требования?
Только бежать по дороге, задыхаясь, и кричать куда-то в след уходящим, ушедшим, теням великих: "Я пытаюсь жить честно! Я стараюсь трудиться! Я..."
Про жизнь Александры Яковлевны в Москве. Дом в Серебряном переулке